СУДЬБА ЧЕЛОВЕКА
В палату мурманского госпиталя, где я лежал один, закрепляя лопнувшее лёгкое, поместили дедка. Дедок как дедок – седой, с животиком, в спортивном костюме. Мало ли гражданских людей лежат в военных госпиталях, сейчас – за деньги, в те годы – по знакомству.
Поздоровался я с ним вполне безразлично, надеясь, что это отобьёт у него охоту развивать знакомство дальше приглашения на обед или пожелания доброго утра.
Не отбило – старичок явно страдал от сенсорного голодания. Он болтал с сестричками на первом посту ночью, цеплял санитарок, разводя их на рассказы о тяготах и лишениях в жизни младшего медперсонала.
Но я ему не давался – не нравился он мне, было в нём что-то… не пугающее, а отпугивающее, чувствовалась какая-то чужесть.
Однажды я почуял на себе его взгляд. Отложив книжку, развернулся к нему – и встретился глазами. «А знаешь, Паша, как я в тюрьму первый раз сел?» - и не дожидаясь ответа начал рассказывать. И я не вернулся к чтению в этот день.
Молодой Витька готовился осенью 48-го года в армию. Закончил фабзайку при МТС в посёлке где-то по Ростовом-на-Дону и ждал призыва, а мать, напуганная плохими товарищами («До тюрьмы тебя доведут друзья твои!»), пристроила его на лето в какую-то контору, занимавшуюся земляными работами. Дипломированный тракторист был в те годы редкостью – война закончилась совсем недавно, - и Витька пришёлся ко двору.
Быстро смекнул, что возможности для халтуры неисчерпаемы: кому вспахать, кому выкопать, не особо смущался и в формах оплаты, кто мог – платил деньгами, а с безденежных солдаток брал натурой. Так и шло лето, но контора получила срочную команду – выезжать в степь.
Оказалось, что начались в междуречье Волги и Дона работы по строительству канала, и чего-чего, а земляных работ там хоть отбавляй. Витькиной конторе достались подготовительные работы в районе будущего Цимлянского моря. Из зоны предстоящего затопления отселяли большое количество всяких станиц и хуторов, предстояло сносить и вывозить всякие постройки – жилые, хозяйственные, производственные. Люди живут в этих местах с незапамятных пор, а где жильё – там и кладбище. Вот витькиной бригаде и достались кладбища.
Бугор у них был человек с опытом, угрюмый, молчаливый. Посидел, поразмыслил, собрал своих сопляков и сказал: «Так, ребята. За кладбища нас местные убьют. Да и я б убил, если б кто взялся разорять погост, где мои отец с матерью лежат. Поэтому работать будем по вечерам, а вывозить - до рассвета. Днём – отдыхаем. Языки прищемите, в станицу – ни ногой!»
Сказано – сделано. В ночь выкапывают могилы, под утро кружной дорогой Витька тащит прицеп с костями и черепами в пункт сбора, откуда эти бренные останки потом вывозились в незатапливаемые места для захоронения.
Так шли дни, бугор зорко посматривал за соблюдением установленного им графика, но однажды куда-то уехал. И началась в бригаде пьянка-гулянка! А поутру обнаружил себя Витька рядом со своим трактором и набитым полуразбитыми гробами прицепом. «Никаких мыслей не было, думал только об одном – сейчас бугор придёт, а я рейс не сделал…» Решил дорогу подсократить и поехал не кругом, как обычно, а за дворами. Там его и увидели станичники. «Ох, Паша, и били же они меня. Бабы ещё и голосят, а мужики молча…»
Вырвал его живым участковый и сдал в район. Долго не думали в районе – по молодости за хулиганку получил он два года и загремел на зону, куда-то под Череповец…
Связности в этом месте в его рассказе поубавилось, и я так и не понял – за какие такие заслуги пахан, держащий ту зону, определил его в хлеборезку. Но так или иначе, а оказался он среди хлеба и сахара - в раю по тогдашним голодным ещё временам.
Поставили его в хлеборезку помощником за несколько месяцев до выхода на волю основного – чтоб осваивался и научился премудрости с пайками мухлевать, чтобы комар носа не подточил. Хлеб на завтрак и ужин зеки получали так: отрезались куски от буханки на глазок, но так точно, что можно было и не взвешивать. Куски хлеба раскладывались на подносы, а Витька насыпал на них сверху сахар из мешка. Но не абы как, а специальным мерным стаканчиком на длинной деревянной ручке. Но даже при жёстком контроле образовывались хлебные излишки, которые и были одной из валют зоны – наряду с чаем и табаком.
Став через некоторое время старшим хлеборезом, Витька задумался над перспективами. Сменщик перед уходом порассказывал ему, что бывает, когда крысятничать начинаешь: «Так что, гляди, молодой! С голоду ты здесь не помрёшь, всегда сыт-пьян будешь, но на большее не рассчитывай – на перо напорешься…»
Идея пришла к нему неожиданно – во время подготовки к осмотру хлеборезки медсанчастью зоны. Отмывая инвентарь, Витька обратил внимание, что на донышке мерного стаканчика прилипли маленькие кубики сахар-песка – и тут его осенило…
Каждое утро перед раздачей он плевал в этот стаканчик, а потом засовывал его в мешок с песком. К донышку прилипали несколько кристалликов сахара. После закрытия окошка раздачи Витька отчищалал стаканчик, обеспечивая себе покой. Ежедневно он дважды раздавал сахар почти пятистам зекам.
И уже через пару недель он озадаченнно глядел на мешок песку, думая, как же его пристроить…
Пристроил, поделившись с паханом, чистосердечно признавшись в своей афере и оговорив себе треть. «Скоро денег у меня было, Паша! – в жизни столько в руках не держал. Прятал их, перепрятывал, сон с ними потерял.» В конце концов, сшили ему двуслойный пояс, внутренний слой кожаный, наружный из брезента, в полость между слоями и стал он закладывать деньги. «И я стал его носить не снимая. Чешется под ним – страсть, в баню не хожу, боюсь, оботрусь водой – и всё.» Стали на него косо поглядывать сперва зеки, а потом и медсанчасть – завонял пояс-то. Пришлось страх преодолеть и мыться начать. Но приспособился, в хлеборезку ему таскали шайки с водой. Раскрывал иногда пояс, докладывал туда очередную порцию купюр, и думал – как заживёт, когда на волю выйдет.
И вышел – выкупив себя раньше срока на несколько месяцев. Идёт по улицам какого-то города, марухи сразу какие-то насели на него, тянут-зовут куда-то. Не пошёл, одна мысль – пояс снять, деньги достать, хоть посмотреть, сколько там… «А потом, думаю, куплю билет и домой поеду, к матери…»
Нашёл Витька укромное место – в туалетной кабинке в ДК, снял пояс, раскрыл – аж в нос шибануло кислым запахом…
А денег то и нету, слиплись они за много месяцев в лепёшки, и разобрать их не получается, масса бесформенная в руках ползёт, чуть только за край потянешь.
«Так и не поехал я домой, Паша, а стал вором. И мать больше никогда не увидел. И сейчас я вор - а рядом с тобой в военном госпитале лежу,» - и заулыбался.
Пошёл я после этого разговора к своему полковнику и попросился у него на выписку на следующий день, раньше срока почти на три недели, под расписку…
Такие дела.
