О ВОЕННОЙ МЕДИЦИНЕ
Проснулся я в каюте №1 скр-16 от сильной боли в левой половине груди. Отлежал, видать, но энергичные взмахи руками только усилили эту боль, а когда даже такое верное средство от всех хворей, как беломорина, не подействовало, я забеспокоился. В кармане у меня лежало предписание насчёт убыть из Рослякова в Ара-губу на скр-123, чтобы подменить Серёжу Бондаренко на выход – его Татьяна только что родила, нужно было забирать их из Кольского роддома.
Доложился командиру о неготовности организма и желательности передышки, выслушал его соображения насчёт некоторых личностей, уклоняющихся от воинского долга, и отправился на остановку.
… С каждым шагом мне становилось хуже, я уже не шёл, а брёл, в автобус меня занесла толпа, но уже в Росте мне пришлось выйти – в глазах темнело, боль заполнила всю грудь, а удары сердца слились в какую-то пулемёную дробь. Поликлиника СФ была совсем рядом, но шёл я до неё целую вечность.
«Какой приём?! Политзанятия, понедельник же,» - бабка в гардеробе на первом этаже стояла на страже и ни в какую не хотела пропускать меня к лекарям. Спорить не было сил, и я рухнул на какую-то баночку, обливаясь потом… Бабуля, что-то смекнув, выскочила из-за барьера и куда-то пропала. И появилась вновь, но уже не одна – моложавая женщина в белом халате с досадой смотрела на меня: «Ну, что у вас, лейтенант… Пульс какой-то странный, пойдёмте в кабинет, поднимайтесь на третий этаж,» и пошла, цокая каблучками по ступенькам. Вы что! я не могу, сил нет – а голоса не было, и дыхалки не было. «Иди, милок, иди,» - перепуганная бабка явно понимала в моём состоянии больше, чем врачиха, и пыталась поскорее сбагрить меня из своей зоны ответственности.
Как я добрался на третий этаж – не помню, но эта гарпия в белом халате уже металась по коридору: «Ну где вы ходите, разве так можно, что ж вы заставляете себя ждать, не адмирал же!»
Кое-как сняв с себя шинель-китель-нижнюю рубаху я был готов к диагностике и поделился ощущениями. «Давайте послушаем… Дышите-не дышите, дышите-не дышите, не дышите, говорю, что значит, не дЫшите… Ничего не понимаю, ничего не слышно… Одевайтесь, идите вниз на рентген, я вас догоню»
Вот когда я позавидовал королям – одевание оказалось неимоверно тяжёлым, руки не подымались, накинул китель, застегнув его дрожащими пальцами на пару пуговиц, сгрёб шмотки и, шаркая ногами, двинулся вниз. Шёл по наитию – в глазах то темнело, то белело, боль заполнила всё тело, и единственная мысль – не упасть!
Вдруг я почувствовал ощутимый толчок в спину: «Лейтенант, ну что же вы плетётесь! Быстрее, а то рентгенолог уйдёт» - гарпия догнала меня, подхватила под руку и потащила за собой. Теряя остатки сознания, я постоял под рентгеном, а потом свалился в беспамятство в коридоре…
Очнулся я от резкого запаха нашатыря. Передо мной маячили нерезкие белые фигуры: «Так я и потащила его на рентген – дыхания-то не прослушивалось! В чём я виновата-то, в чём?! Ну, где кислород, быстрее подушку!» - в рот мне засунули резиновую пипку, и в голове начало медленно проясняться. Я лежал на носилках, вокруг суетились врачи: «До Североморска не довезём, в мурманский госпиталь давайте его.» Ого! – подумал я, и снова отключился, чтобы включиться уже в буханке с красным крестом. Разглядев ту врачиху, державшую меня за запястье, я снова выпал из реальности…
…Плохо помню, как меня заносили в приёмный покой, какие-то нянечки раздели меня, облачили в коричневый госпитальный костюмчик, снова несли по коридорам, снова резкий запах нашатыря – я сижу на операционом столе, форма одежда «голый торс», зябко – а напротив сухопарая фигура, череп, обтянутый кожей, лысый, венчик седоватых волос над ушами, бледно-серые глаза.
«Страфстфуйте. Польно?» - я кивнул. «У фас пнефмоторакс – падали? утары в груть? Нет? Спонтанный? Сейчас фсё путет хорошо. Крофи боитесь? Отфернитесь,» - я поувствовал твёрдое прикосновение пальцев к верхней части левой грудины, а потом краем глаза разглядел огромную толстую иглу в руках у сестры… Но запаниковать не успел – доктор приставил её остриём к моей груди и силой ударил по ней ладонью! Больно! Кровь потекла струёй, но тут же сменилась какой-то мутноватой водицей – иглу вставили в лошадиных размеров шприц, наполненный жёлтой жидкостью, и этот прибалтийский лысый фриц с явным усилием давил на поршень…
Шприца три внутрь серьёзно поправили мой крен на левый борт, а внизу стояло эмалированное ведро, из которого этот шприц и наполняли. «ФурациллинНН» - проследив мой взгляд, сказал фриц. Оглядевшись, я увидел ту врачиху. Со скорбным лицом она стояла в сторонке, бледная, прижав руки к подбородку. «Ну, поехалли,» - фриц снова надвинулся на меня шприцом, но уже пустым, с задвинутым поршнем. И я увидел, как шприц наполняется мутной жидкостью из моей груди – один раз, другой, третий, четвёртый… - и с каждым разом я чувствовал себя всё лучше, боль уходила куда-то в глубину, я задышал, всё свободнее, всё глубже… Бац! ладонью по губам: «Неклубоко! Несильно!» Сердце застучало ровнее, а потом я перестал его слышать…
Выходя, я встретился взглядом с врачихой, виновато: «Выздоравливайте! – Спасибо» - шёпотом…
Так я и залёг в гарнизонный госпиталь на три недели. А на скр-123 в море ушёл флагманский штурман Иванов, ругая меня последними словами…
Тот немец был литовец – полковник Слауцитайс, начальник отделения лёгочной хирургии, редкой души человек и доктор от Бога. «Курить нельзя,» - и скомкал остатки моего Беломора. Нельзя, конечно, но очень хочется – уже на второй день я отправился в травматологию, где на эту милую вредную привычку внимания не обращали.
«Я фас фыгоню» - говорил мне Слауцитайс, почуяв запах дыма, но не выгонял, а перед выпиской сострадательно посоветовал мне уйти с плавсостава («Не исключенны рецидиффы») или сделать операцию… Ну, на оперированных-то я насмотрелся уже – нет, думаю, проживу как-нибудь. Все эти три недели я с грустью глядел со второго этажа на рюмочную на другой стороне улицы – несмотря на запаздывающую весну столики уже стояли на улице, тётка периодически обмахивала с них снег, чистила пространство вокруг лопатой, а у столиков регулярно появлялись вполне добропорядочные граждане, лихо опрокидывавшие стопочки и закусывавшие кусочком черного хлеба с килечкой…
Там я и отметил свою выписку. А уже на следующий день ехал домой, истребовав свой десятидневный отпуск по болезни – к жене и на золотую свадьбу своих дедушки и бабушки, попасть на которую я уже и не чаял…
Такие дела.
