ЧАСТЬ 2. НА ЭСКАДРЕ

 

НА КОРАБЛЕ НЕТ УБОРНОЙ

На «Иоане - Златоусте» тысяча двести человек экипажа. Это человеческий муравейник среди машин, орудий, трубопроводов и приборов. Для неопытного глаза сотни людей абсолютно похожи друг на друга. Но это только так кажется. На самом деле на судне нет двух человек похожих один на другого. А что касается нас, вновь прибывших, то старый матрос, стоя на юте, безошибочно угадывает новобранца на полубаке.

Борису Вершинину с момента прибытия на судно мучительно хотелось уединиться но прошло уже более двух часов, а сделать этого не представлялось возможным. Наконец, наступил предел терпению. Соблюдая все требования устава, регламентирующего порядок обращения военнослужащих друг к другу и, этим стараясь скрыть, что он еще новобранец, Вершинин обратился с вопросом к мимо проходившему старому матросу:

•  Господин матрос! Где здесь уборная?

Господин матрос посмотрел на новичка … один миг колебался, если бы новобранец встретился с глазами «старичка», он пожалел бы о своем обращении и навряд последовал бы по указанному адресу. Но беда в том, что новобранец кроме носков своих ботинок, ничего не видел.

•  Уборная, говоришь, где? Да вот ступай по трапу и вдали прямо по среднему проходу последняя каюта с правого борта и есть уборная, - участливо направил «старичок» новобранца.

Новобранец рад, торопится, еще на ходу расстегнул клапан брюк, толкнул дверь и остолбенел. На шум открывшейся двери неторопливо повернул голову боцман. Его усатое, удивленное лицо было обильно покрыто потом. Глаза сначала вопросительно, а затем удивленно уставились на замершего в дверях юнгу. Это длилось всего одно мгновение. Тут же физиономия боцмана прояснилась и лицо оскабилось в гостеприимную улыбку. Глядя на боцмана, можно было подумать, что он с нетерпением поджидал желанного гостя. Мурлыкающим голосом боцман стал приглашать юнгу в каюту. Тон, поза и мимика боцмана были так радушны, добродушны и гостеприимны, что отказаться от столь любезного приглашения, да еще такого начальника, как боцман линейного корабля, не только юнга, впервые попавший на судно, но и старый, просоленный матрос не нашел бы сил. Про бедного юнгу и говорить нечего, да еще при таких сложных психологических и физиологических обстоятельствах.

•  Смелей! Смелей входи! Гостем будешь. Ты что, из вновь прибывших? Так! Садись.

И боцман предупредительно пододвинул табурет, державшему в руках расстегнутые брюки, юнге.

•  Вот так! А я по стариковски, после утреннего аврала чайком побаловаться присел. Только это я третью кружечку пропустил, как вдруг дверь размашку открылась. Я сначала подумал, что это старший офицер пожаловал, - он всегда так входит … Гляжу, а это ты. Вот, хорошо! Люблю вашего брата, юнг. Да чего ты сидишь? А я, старая мельница, разболтался. Вот кружка, наливай! Чаек на корабле очень полезный напиток.

И боцман суетливо налил и подал юнге громадную кружку горячего чая и пододвинул «гостю» сушки и банку с сахаром.

- Вот и знакомы будем! Ты сам откуда? Да ты пей! Вот так! С Одессы, говоришь? До чего хороший город! Давай еще по кружечке. Одесса! Да! Вот зайдем в Одессу и ты меня чайком попотчуешь, - продолжал занимать своего «гостя» боцман. «Отец, мать есть?», - боцман спрашивал и, почти не слушая ответов, подливал юнге чай. Он был переломлен отеческой заботой и радушным гостеприимством. Юнга через силу пил чай, он буквально был загипнотизирован боцманом и не имел времени сосредоточиться и хоть отчасти отдать себе отчет, где он находится, и что с ним происходит.

•  Пей, милый! Пей! Сегодня ты еще не на службе. Просто в гости ко мне зашел. Угощать жаль нечем! Но ничего, другим разом угостимся, а сейчас чайком побалуемся. Чаек – он размягчает душу. Да ты что? Посиди! А? … Да ты, скотина, что это у меня в каюте? …

Боцман схватил висевшие на переборках линьки и в бешенстве стал хлестать ими сконфуженного юнгу.

- Подтирай, скотина! Тельняшкой подтирай! Живо снимай тельняшку, не то вылизывать заставлю! – такой резкий переход от гостеприимства к физическому насилию совершенно лишил юнгу способности соображать, и он поспешно, с сознанием собственной вины, снял рабочую блузу совместно с тельняшкой и неуклюже стал подтирать палубу под своим табуретом.

Боцман расчетливо стегал виновника сырости и приговаривал:

•  Я его как человека принял, чаем угощаю, а он, скотина, из каюты гальюн сделал! То-то я гляжу, он брюки в руках держит! Да разве придет в голову, что такой малек у меня в каюте и так напакостит? Подтирай – высушивай! Не я буду боцман, если языком не заставлю вылизать!

Стоило боцману только глянуть на палубу, как его вновь охватило неудержимое бешенство и он с остервенением вновь принялся безжалостно стегать линьками по совершенно голой спине новобранца. Трудно сказать, чем бы это кончилось, если б в самый напряженный момент резко не откинулась дверь каюты, - она больно поддала под зад боцману. Боцман стремительно отлетел к противоположной переборке, но, обернув свое перекошенное злобой лицо к двери, он встретился с перешагнувшим комингс каюты старшим офицером. Боцман застыл в растерянно позе.

•  Воюешь! Убеждаешь, что каюта не гальюн?! А ты – иди! Да помни, что на корабле нет уборной, а за надобностью в гальюн просись.

Новобранец понял одно, можно уйти из каюты, уйти от боцмана и его линьков. Через мгновение новобранца в каюте не стало.

О произошедшем эпизоде Вершинин не сказал никому не слова. Его ближайший друг Петька Васильев инстинктивно чувствовал, что с другом произошло нечто неприятное, но щадя самолюбие товарища, допытываться не стал.

В этот день ни один юнга побывал в гостях у боцмана, но, как потом выяснилось, боцман не был с ними так гостеприимен, а неизменно встречал каждого чудовищной руганью и линьками.

Наконец все узнали, сто на корабле нет уборной, а есть гальюн. Визиты к боцману сами собой прекратились. Новобранцы постепенно втягивались в корабельный быт и распорядок.

	СОДЕРЖАНИЕ
Предыдущая страница	....	Следующая страница