ЧАСТЬ 2. НА ЭСКАДРЕ

ПОДЪМ И АВРАЛ НА СУДНЕ

Тихо в палубе, люди спят в подвешенных к бимсах койках. Бесшумно спускается в жилую палубу боцман Богатырев, он держит в руках боцманскую дудку. На последней ступеньке трапа боцман на мгновение приостановился и набрал полные легкие воздуха. В это время горнист начал сигнал «подъем». Одновременно с горнистом сотня боцманмантов, унтер-офицеров и вахтенных огласили судно оглушительным свистом и криком: «Подъем!»

Особо усердствовал боцман, он посинел от натуги, выводя на своей дудке сложную мелодию подъема. Левой рукой он держал дудку у рта, а правой проворно раздергивал незамысловатые узлы у изголовья коек. Боцман торопился. Десяток людей, не успевших своевременно по сигналу схватиться с постели, с криком и проклятьями, головой вниз, скатывались по парусине коек на стальную палубу. Наконец, последний запас воздуха иссяк из необъятной груди боцмана. Дудка брошена за ненадобностью и за продолжительным глубоким вздохом на всю палубу гремит просоленный бас Богатырева:

•  Подъем! Подъем!

Но в жилой палубе уже никого нет. Люди, свертывая на ходу койки, мчатся по нижней палубе к сеткам. Еще эхо не окончило повторять «подъем – подъем!», как почти весь экипаж колоссального судна успел добраться до бака, а некоторые умудрились выйти на полубак и уже прикуривают от фитиля свои «козьи ножки».

•  Братцы! В жизнь свою не видывал такой шкуры, как Богатырев! Проснулся я сегодня до подъема … Гляжу по трапу боцман крадется. Надулся, как кливер, дудку к плевательнице приложил, но не свистит, горниста ждет. Только это горнист начал, он как сатана с трапа спрыгнул, в дудку засвистел и пошел шкертики раздергивать. Зло меня взяло! Я с койки соскочил и … рассмеялся. И сейчас живот болит! Боцман шкертик у Наливайко раздернул, Наливайко головой вниз. В палубу башкой уперся, а ногами в бимс и как смайнованный выстрел висеть остался. Ой, не могу! Он, Наливайко, посредине койкой подвешен, ноги в бимс уперлись, а голова в палубу. Длинный черт! Если б боцман второй шкертик не раздернул, висеть бы Наливайко до подъема флага. Не подняться ему, никак не подняться! Потеха!

•  Вот я тебя потешу!, - незаметно подошедший к рассказчику Наливайко поднял его за загривок и подержал некоторое время над кадкой с фитилем.

•  Что ты, медведь! Кумпол оторвешь … Пусти!

•  То-то пусти!, - и Наливайко, улыбаясь, опустил несколько сконфуженного рассказчика на палубу и стал у него прикуривать. Наскоро покурив, люди стали расходиться от фитиля. Кто торопился хлеб получать, кто мчался за кипятком или маслом, а дежурные уж расстилали прямо на палубе брезентовые скатерти и поджидали товарищей завтракать. Для питания вся команда корабля была разбита на четверки. На каждую четверку был выдан несложный реквизит: две брезентовые скатерти, одна с красным, другая с черным номером, большой медный чайник и медный луженый бачок. Кружек и ложек не полагалось, но и не запрещалось, заводили на свой счет сами.

Завтрак много времени не занял. Полфунта белого хлеба, пять золотников топленого масла и сахар по вкусу, он выдавался раз в месяц. Вот и все.

Через пять минут аврал-уборка. Каждый из тысячи двухсот человек знал свое место по уборке. Строевые драили верхнюю палубу, прочие расходились по своим заведованием и наводили чистоту на медяшку, переборки, иллюминаторы, материальную часть и т.п. нас, юнг, на время практики приписали к строевым. Вот уж вторая неделя, как мы драим песочком верхнюю палубу. Драить ее полагается усердно. Чистота определяется не по отсутствию грязи, а по слою снятого песком дерева. Боцман удовлетворяется уборкой только в том случае, если явно замечал, что деревянная обшивка палубы заметно теряла свою толщину.

Вот уже третий день, как нет на уборке юнги Вершинина. Это не могло укрыться от зорких глаз боцмана. Первый день он ограничился угрозой «что покажет серой порции, как не выходить на аврал». На второй день боцман поклялся выбросить за борт свою серебряную дудку, если завтра не заставит завтра новобранца весь полубак до брони песочком истереть. На третий день штатные строевые в присутствии боцмана затеяли спор «что в жисть новобранца не сыскать! Хитер больно юнга!». Спор велся горячо, с рядом эпитетов по адресу боцмана, присутствие которого якобы не замечали. Боцману оставалось только плюнуть и уйти, что он и сделал. Торопливо проходя по верхней палубе, Богатырев нечаянно наступил на пипку и с ног до головы окатил себя забортной водой. Это ускорило ретираду боцмана и он, задолго до отбоя, удалился в нижнюю палубу.

Шли дни, новобранец на уборке не появлялся. Боцман ежедневно выходил на верхнюю палубу, но, убедившись, что юнги нет, молча куда-то исчезал. Богатырев усердно искал юнгу, но безрезультатно – юнга появлялся только после отбоя. Встречая юнгу, боцман только скрипел зубами, престиж его явно страдал. Он, знающий на корабле все закоулки и гордившийся всю жизнь тем, что ни один матрос у него не мог укрыться от аврала, вдруг оказался бессильным против сопливого юнги. Боцман осунулся и постарел. Вопрос стоял очень серьезно: если боцман не поймает и не проучит как следует новобранца, то ему самому уходить с корабля.

Весь экипаж с напряжением следил за поединком новобранца со старым заслуженным боцманом … И все симпатии команды были на стороне юнги, даже офицеры, и те с интересом следили за этой неравной борьбой между всесильным боцманом и бесправным юнгой. В кают-компании по этому поводу ежедневно велась оживленная дискуссия даже в присутствии старшего офицера. Последний в разговор не вмешивался, но и не препятствовал ему, чем вполне ясно определял свое отношение к данному вопросу. Положение боцмана с каждым днем становилось нетерпимей. Он охотно разделался бы с ненавистным юнгой при первой же встрече, но теперь сделать это не было никакой возможности. Единственным выходом для боцмана было найти юнгу во время аврала не на месте работы и проучить его на законном основании и так, чтобы другим неповадно было.

Шли дни, но юнгу изловить не удавалось. Команда явно издевалась над боцманом, а потому ничего не оставалось делать, как пропускать безнаказанно все оскорбления и насмешки. Старший офицер, который ценил Богатырева, как хорошего боцмана, последнее время стал как-то беспокоиться за исход этого поединка. Но как не обдумывал этот вопрос, неизменно приходил к выводу, что вмешательство с его стороны дело не поправит. Помочь боцману он был бессилен. Создавшееся положение хорошо понимали как офицеры, так и команда, в связи с чем интерес к поединку приобретал еще большую остроту. Старые традиции флота требовали в подобных случаях нейтралитета командования, а противников обязывали к несколько своеобразному рыцарству.